Программа «Восточное партнёрство» изначально создавалась для стран с нерешёнными территориальными конфликтами, и изначально этот факт разработчиками программы не принимался в расчёт. Притом, что стимулом для создания программы сотрудничества ЕС с постсоветским приграничьем стала как раз эскалация одного из таких территориальных конфликтов – война в Южной Осетии в августе 2008 года, когда тогдашние грузинские власти решили силой восстановить контроль над сепаратистски настроенным регионом. Впрочем, этот факт авторы концепции «Восточного партнёрства» - главы МИД Швеции и Польши Карл Бильдт и Радослав Сикорский - предпочли вовсе проигнорировать, представив югоосетинский кризис как российскую агрессию против маленькой, но гордой грузинской демократии.
Помогло ли участие в «Восточном партнёрстве» Грузии решить её территориальные проблемы? Этого даже и не предполагалось. Программа европейской политики соседства была затеяна и реализована как «геополитическая дружба» Евросоюза и постсоветских государств против России – новейшее издание концепции «санитарного кордона». Одной из составляющих этой «дружбы» было политическое миссионерство: экспорт странам – участницам программы европейских ценностей, демократических практик и современных государственных институтов. Что, опять же, понималось странами – операторами «Восточного партнёрства» как действия исключительно в пику «авторитарному путинскому режиму».
Правда, комплексного подхода в отношении этих самых европейских ценностей не было: помимо общих слов о децентрализации власти и принципе субсидиарности управления, в уставных документах программы практически ничего конкретного не говорилось об этнической, языковой и региональной экономической политике руководства Грузии, Молдавии или Украины.
А ведь именно в вопросах языка, распределения бюджета, региональной идентичности заключался тот узел противоречий, который порождал уже существовавшие тогда территориальные конфликты и создавал потенциал для новых.
«Восточное партнёрство» никогда не было популярно ни у элит, ни у населения его стран-участниц, потому что оно никогда не обещало евроинтеграции. Программа предлагало эрзац-евроинтеграцию: некоторое сближение с Европой, которое на финальной стадии выражалось в Соглашении об ассоциации с ЕС. Это Соглашение и все предварительные этапы на пути к его подписанию не только не предполагали решения, но вовсе игнорировали существование проблем Приднестровья, Нагорного Карабаха, Абхазии, Южной Осетии. Эти «болевые точки» выводились из поля зрения населения при обсуждении местными политиками прекрасных перспектив вступления в Европейский союз и другие западные объединения (НАТО, ВТО и проч.). В Молдавии, например, популярна концепция вступления в ЕС путём объединения в одну страну с Румынией – ведь часть населения Молдавии считает свою страну частью Румынии, а себя – румынами. Но что тогда делать с Приднестровьем, население которого румынами себя точно не считает? Ни Румыния, ни ЕС, ни молдавские политики, ни программа «Восточное партнёрство» ответа не давали, и молдавский избиратель пребывал и пребывает до сих пор в наивной уверенности, что его страна и станет Румынией, и вступит в ЕС, и не потеряет ни пяди своей земли.
Нынешний же украинский кризис показал, что восточная политика Евросоюза не только не решает территориальных проблем, она ещё и провоцирует их возникновение, приводя к эскалации подспудно тлевших конфликтов.
В знаменитом «списке Фюле», 19 условиях, при выполнении которых Брюссель соглашался подписать с Киевом Соглашение об ассоциации, практически ничего конкретного не требовалось в области экономической и культурной автономии украинских регионов, признания регионального многообразия Украины, защиты и поддержки негосударственных языков (не только русского, но и румынского, венгерского, крымско-татарского, русинского). Более того, экономическая часть Соглашения об ассоциации, предполагавшая зону свободной торговли с ЕС, внедрение европейских производственных стандартов и технических регламентов, фактически уничтожала экономику Восточной и Южной Украины. Соглашение останавливало работу предприятий из-за введения новых техстандартов. Разрушало всю сложно настроенную производственную цепочку из-за разрыва связей с предприятиями-смежниками в России и срывов поставок. Лишало продукцию внутреннего рынка сбыта. Если бы протестное движение на Юго-Востоке Украины не началось сейчас из-за политического коллапса, то в случае экономической ассоциации Украины с ЕС разве оно не началось бы из-за коллапса экономического?
Впрочем, в нынешний политический кризис политика «Восточного партнёрства» тоже внесла свою лепту: в восточных регионах Украины и в Крыму по всем социологическим опросам стремление к европейской интеграции было существенно ниже, чем в Центре и на Западе страны. Именно из-за разветвлённых неразрывных связей с Россией. Рубить с плеча эти связи означало неминуемо сделать сепаратизм новой украинской реальностью.
Понимали ли это все те, кто активно тащил в прошлом году Януковича к подписанию роковых документов на Вильнюсском саммите? Судя по всему, им об этом просто не рассказывали литовские и другие их уровня «эксперты» по Украине. В итоге мы имеем отделившийся от Украины Крым и теперь уже очевидные всем центробежные настроения у населения Донецка и Луганска. Таким образом, за годы действия «Восточного партнёрства» к списку конфликтных территорий на его карте, состоявшему из Карабаха, Приднестровья, Абхазии и Осетии, прибавились еще и Крым с Донбассом. Однако, тенденция.
-------------------------------------------------------------------------------------------------------
Комментариев нет:
Отправить комментарий