Они также продемонстрировали существенное преимущество Америки над Европой: ее большую готовность к отказу от безнадежных предприятий в пользу деятельности, дающей наибольший успех. Способность отказаться от обреченной затеи – это показатель силы, а не слабости. Если Европа – и особенно еврозона – хочет выйти из кризиса, ей следует прибегнуть к жестокости из милосердия в американском стиле.
Вполне естественно, что когда гиганты начинают рушиться, волнение и тревога возникают у многих. Сумма реструктурированных GM долговых обязательств составила 172 миллиарда долларов. Город, где она размещается, накопил долгов примерно на 20 миллиардов долларов, о чем говорит кризисный управляющий Детройта Кевин Орр (Kevyn Orr). Значительная часть этой суммы – потери людей, которые были уверены в том, что их платежные требования будут удовлетворены. Конечно, эти люди правы, и по отношению к ним совершена несправедливость. Нельзя винить погоревших кредиторов за их попытки получить от других то, что им причитается, и таким образом остаться целыми. Именно этого хотят сегодня от федерального правительства детройтские профсоюзы.
Но в целом Соединенные Штаты готовы пустить это дело на самотек – и будь что будет. В любом случае, они готовы к этому больше, чем Европа. Так было не всегда. Печально известная фраза Джеральда Форда (Gerald Ford) в адрес Нью-Йорка «Пошел вон!» (чего он на самом деле не говорил) все равно закончилась в 1975 году выделением кредитов на спасение. Но в последние несколько лет США неизменно указывают на ближайший суд по делам банкротства любому банку (Lehman Brothers и организациям поменьше), любой отраслевой корпорации (автомобилестроительная промышленность) и любой муниципальной власти.
Эта жестокость сопровождается равной долей милосердия. В США пойти на риск и потерпеть неудачу – это еще не конец: чтобы сохранить репутацию и доброе имя, можно обратиться за помощью, и в этом не ничего плохого. Банкротство дает новый шанс, и предпочтительный ответ на него – продолжать бороться. Американский экономический динамизм многим обязан такому великодушному отношению к готовности рисковать.
Для европейцев несостоятельность окрашена в гораздо более мрачные цвета. Согласно давней европейской традиции, обанкротиться значит получить ярлык ненадежности. Это огромный позор, который следует скрывать, с которым приходится навсегда уходить из бизнеса или даже сводить счеты с жизнью (вернее, когда-то приходилось). Это проявляется в архаичных правилах – таких как 12-летний период банкротства Ирландии (эти правила начали наконец-то менять).
Как это ни парадоксально, но такая культурная аллергия на провал ведет не просто к отказу от риска, но и к таким действиям, в результате которых пошедший на большой риск и проигравший получает помощь и спасение. Европе идея дефолта настолько невыносима, что в условиях нынешнего кризиса она предпочитает расплачиваться по долгам банкротов. А в результате сама страдает.
Это наглядно показал случай с Грецией. Страны-кредиторы заявили, что срочная помощь с целью спасения этой страны неприемлема. Однако мысль о том, что суверенное европейское государство может не расплатиться по долгам, оказалась еще более неприемлемой. Поэтому кредиты еврозоны, а также Международного валютного фонда, который согнули в бараний рог и заставили помогать, были потрачены на то, чтобы отсрочить час расплаты.
То же самое произошло и с банками. В 2010 году правительство Ирландии сделало все возможное, дабы залатать дыры в банковских балансовых ведомостях, делая это за счет налогоплательщиков вместо того, чтобы объявить их банкротами и защитить индивидуальных вкладчиков – и пусть кредиторы собирают осколки. Когда Дублин понял, что средств налогоплательщиков на это недостаточно, партнеры по еврозоне заставили его взять у них деньги в кредит, чтобы спасать банки дальше. Неприязнь к банкротству изуродовала политику в отношении банков и в других странах, таких, как Испания.
Действительность заставила европейцев передумать, как это обычно и бывает в конечном итоге. Суверенный долг Греции со временем реструктуризировали – но лишь после того, как большая часть выгод от реструктуризации была потеряна. При этом все делали вид, будто держатели облигаций делают это добровольно. Хотя на Кипре суммы были невелики, мысль о том, что придется выручать российских вкладчиков, оказалась слишком неприятной и неудобоваримой на северных европейцев.
Но даже для усвоения этих уроков необходимо время. Соединенные Штаты в 2010 году предоставили себе полномочия сворачивать деятельность крупных банков, а убытки возлагать на их кредиторов. Большинство стран ЕС так и не смогло пока принять подобные законы, несмотря на их исключительную важность. Пройдут годы, прежде чем Брюссель заставит их это сделать, хотя в принципе с необходимостью вовлекать держателей акций в процесс оказания экстренной финансовой помощи многие согласны.
Неизвестно, насколько успешнее были бы действия еврозоны по собственному спасению, если бы она с самого начала кризиса прагматично провела реструктуризацию долга. Но годы упущенных возможностей для развития (в сравнении со скромным, но довольно успешным выходом США из кризиса) отчасти объясняются оставшимся у Европы долговым бременем. Долговой баланс в американской экономике резко снизился, и люди снова начали тратить деньги. А Европу сдерживают банки, которые находятся в неустойчивом положении, сидя на слишком тонких подушках денежной безопасности. Это стало результатом отказа от продажи собственности, когда другие источники капитала иссякли.
Европа может в ответ заявить, что банкротство Lehman, ставшее самым мощным, показывает тот ущерб, который наносит американская готовность пускать данный процесс на самотек. Довольно справедливое замечание. Но американцы и европейцы и из этого тоже извлекли разные уроки. США работают над тем, чтобы покончить с принципом «слишком большой, чтобы обанкротиться» (хотя здесь им предстоит еще многое сделать). До Кипра Европа делала все как раз наоборот, обращаясь даже с самыми маленькими банками так, будто их банкротство станет не меньше катастрофой, чем крах Lehman.
Фрэнсис Скотт Фицджеральд писал: «Я раньше думал, что в американской жизни не бывает второго акта, но в дни нью-йоркского бума определенно был второй акт». Фицджеральд имел в виду крах 1929 года, который заставил замолчать ревущие двадцатые. Европа должна усвоить тот урок, который Америка демонстрировала неоднократно: пусть наступает второй акт, а после него может последовать третий, как было с GM, и как наверняка будет с Детройтом.
------------------------------------------------------------------------------------------------------
Комментариев нет:
Отправить комментарий