Геннадий Афанасьев: Стратегия Поднебесной

Алексей Майшев

В среду 14 ноября в Пекине завершился XVIII съезд Коммунистической партии Китая, на котором было избрано новое руководство страны. «Через 30 лет Поднебесная превратится в самое могущественное государство мира», – пообещал Генеральный секретарь предыдущего состава ЦК КПК Ху Цзиньтао. Между тем Китай, наш ближайший сосед, остается для нас загадкой: мы мало понимаем эту страну, мало знаем о том, что на самом деле там происходит и как грамотно строить отношения с нынешними наследниками тысячелетней цивилизации. Культовый китаист, писатель, переводчик Владимир Малявин о том, что представляет собой современный Китай, какие пружины приводят в движение «вторую экономику мира», и о том, что России со всем этим делать.

– Наверное, у каждого, кто бывал в Китае, возникает ощущение, что нынешний Китай легко и просто имитирует все что угодно – от западных брендов до собственной старины. Мне вот кажется, что они подражают даже глубже, чем мы думаем, что все современное устройство китайское – очень сильно имитационное.

– Да, совершенно верно. Совершенно с вами согласен.

– Тогда вопрос вот в чем: они стремятся (ну, или делают вид, что стремятся) стать мировой державой, соперником США. И что они будут делать, когда этого достигнут? Это на самом деле их внутренний вектор или же это не является их внутренним вектором, а опять-таки подражание?

– Вопрос очень сложный, конечно. Я бы, наверное, ответил так. Больше и лучше всего скрывает тот, кто, по видимости, имитирует других.

– Но они же сами верят в свою имитацию, то есть они же настолько заимитировались, что стали этим жить.

Добавьте подпись

– Во что они верят, я не знаю. Дело в том, что в принципе практика в китайском понимании – это наследование непреходящего. Они вообще повторяют все и воспроизводят. Если будете читать китайские журналы, то удивитесь, насколько там все переписано друг у друга. Это не считается чем-то плохим – наоборот. Если что-то хорошо, почему нельзя написать об этом сто раз, если это правильно и хорошо. Почему надо обязательно искать что-то новое, которое, возможно, получилось бы неправильным и нехорошим? Их не смущает это самоуподобление чему-то. Не только не смущает – они этого прямо требуют. Потому что вся преемственность жизни предполагает, что практика – это не творчество, не познание даже, а это наследование тому, что изначально существует. На самом деле, китаец не действует – он следует. Вот в тайцзицюань, например, «я следую». Правда, следую чему? И вот тут целая школа развивается: я могу следовать вашей руке, а могу следовать чему-то более глубокому – импульсу движения вашей руки. То есть я могу «ущучить» этот импульс прежде, чем ваша рука начнет двигаться. И это – стратегия, это стратегический принцип. Следуя вам, я вас одолеваю. Примерно так, как Шива боролся со змеем – воплощением зла. Он сначала хотел ему противостоять – ничего не получалось. А потом его надоумили – а ты следуй ему. И он победил зло, следуя злу.

– То есть следование – это стратегия?

– Следование – признак бодрствующего духа. Следование требует воли, вы не можете просто так следовать безумно и бездумно. Это значит, что, следуя, вы развиваете свою чувствительность и добиваетесь стратегической победы. Вопрос в том, чему следовать. Мудрый следует изначальному «импульсу» жизни, и поэтому он управляет миром. Власть в китайском понимании принадлежит тому, кто обладает большей духовной чувствительностью, более тонким «чувством ситуации». Поэтому она неоспорима и моральна, какой считается власть КПК в современном Китае.

– Значит ли это, что они не стремятся победить США, потому что как только они победят США, им будет некому следовать?

Суровая китайская армия...

– Они стремятся по-своему победить, так, чтобы США этого не заметили. Настоящая победа приходит без боя. Даже без того, что противник унижен и сам сдается – этого не надо. Настоящая победа приходит после военных действий. И вне военных действий. Ну, во-первых, вы вступаете в войну, только заранее обеспечив себе преимущество. Далее нужен лишь какой-то внезапный удар, который просто расставит все по своим местам. А после войны надо пощадить противника и дать ему жить. Это принцип стратегии. Вы включаете противника в свою жизненную орбиту, заставляете его работать на ваш стратегический потенциал. Недаром китайские власти озабочены превыше всего таким расплывчатым понятием, как «совокупная сила государства». Потенциал, по определению, вещь невидимая. В таком случае противоборство превращается именно в стратегическую игру. Мао Цзэдун говорил: «Американский империализм – бумажный тигр». Здесь сказано больше, чем кажется на первый взгляд. Поиграть с Америкой в войну – это уже высший пилотаж китайской стратегии.

– Как Китай сейчас разворачивает свою стратегию в мире?

– Китайский глобализм сокрыт. Глобализм, грубо говоря, редуцируется к двум формам – американской и китайской. Американская форма, ультразападная, насаждает жесткие самотождественные принципы и формы. Которые рациональны, абстрактно рациональны. Китайцы всегда «следуют» и скрывают себя. Поэтому они, китайцы, всегда существуют в форме чайнатаунов. Что такое чайнатаун? Это непонятное аполитичное образование внутри чужого общества. Китайцев в Париже 40 тысяч, но их никто не замечает и не видит. Негров – да, арабов – очень даже да, а китайцев – нет. Чайнатаун – вот форма глобализации по-китайски. Это способ самопреображения, это производство знаков китайской идентичности. Там нет ничего китайского, строго говоря. То, что они подают под видом китайской кухни, китайской мебели, китайского кун-фу, китайского мацзяна, да мало ли чего там еще «китайского» – это все производится на месте и не имеет никакого отношения к китайским вещам. Все подделка, все пластмасса. Эдакий культурный Диснейленд, где китайцы (или тот, кто уподобляется им) играют в свой «Китай». При этом чайнатаун непроницаем для окружающего общества и сам не желает сливаться с ним.

– Оказавшись в Америке или во Франции, они оказываются в среде, которая сильнее их – ну, по крайней мере, до недавнего времени так было. А как та же ситуация разыграется с Россией? Они воспринимают нас как проигравшего, как более слабого?

Чайнатаун в Сингапуре.

– С Россией все совершенно иначе. Они все равно не будут унижать нас. Вот вы заметили, например, в России нет чайнатаунов? Это единственное исключение во всем мире, потому что Россия такая страна, где это невозможно. Почему – я не могу сейчас ответить прямо на этот вопрос.

– Может быть, историческая традиция?

– Нет, не хватает внутренней тождественности русской идентичности. У нас такая каша и у нас такая внутренняя враждебность друг к другу, что китаец в этой среде даже угнездиться не может. Он может угнездиться в виде клановой структуры, мафиозной, например. Но создать чайнатаун можно только по отношению к консолидированному социальному окружению, так же, как паразит может укрепиться в теле, только если оно здорово. А когда в теле сердце воюет с легкими, а селезенка с печенкой – паразиту даже деваться некуда, он к кому должен примкнуть, к какой страте? Тем более что чайнатаун – это игровая детская площадка, фабрика по производству культурных знаков. Надо уметь играть в это, а русский человек очень серьезен в этом плане, у нас тоска, а не игра.

– Ну, они гнездятся кое-где, вот знаю, что в Челябинской области овощи выращивают. Как крестьяне.

– Наша задача в том, конечно, чтобы они работали на Россию, а не на Китай. Чтобы они работали на своих огородах и продавали продукцию у нас, в России, а не организовывались в эти свои бандитские структуры и вывозили капитал обратно. Или лягушек наших били где-нибудь в Уссурийском крае и мешками-эшелонами увозили в Китай, разоряя Россию. Мы могли бы их переманить – китайца можно перевербовать, так сказать, на русскую сторону, он может ценить то, что есть в русских – удаль, широту души и так далее. Но поскольку у нас сейчас нет уверенности в себе, мы не можем этого сделать, не получается. А главное, нет консолидированности – хоть политики, хоть государства. Китайцу проще договориться с лесником и местным участковым, грубо говоря, отстегнуть деньги, взять местных лягушек и свалить.

Китайская политика вообще строится на двух полюсах – небесном и земном. Небесное – это разговоры про стратегическое партнерство, дружбу, пятое–десятое, все эти бесконечные церемонии и пустословие дипломатическое. Против которого у России нет никаких приемов. Русские совершенно пассивны, мы всегда идем в фарватере китайской политики, ничего не можем противопоставить. А поскольку у нас нет стратегической инициативы, мы их боимся. Мы или братаемся, или боимся. У нас нет нормальной дистанции по отношению к китайцу, дружеской такой. А им это и не надо, поскольку они, с одной стороны, обеспечивают себе стратегическое преимущество, а с другой – действуют индивидуально: пришел в леспромхоз, наловил лягушек и свалил с мешком. Вот вам земной полюс – это стихия повседневности, это точечные набеги на наши природные ресурсы, которые ни в какую статистику не попадают. Вот и все. И мы не можем их «ущучить» на этих полюсах. Между ними все проваливается.

– То есть получается, что у нас нет контакта и не будет, несмотря на соседство?

– Контакта у китайцев не будет никогда ни с кем. Вот в Чэнду на рынке антикварных предметов, на лестнице я видел, висит такая прекрасная вывеска: «Be careful not to meet». Имелось в виду «будь осторожен, не стукнись лбом о притолоку», но так и тянет прямо перевести: «Будь осторожен, чтобы не встретиться». Вот что нужно китайцу. Никогда не вступать в прямые отношения с кем бы то ни было. По-русски тоже так же: вежливость – это «обходительное и предупредительное поведение». Я предупреждаю вас – я упреждаю вас. Вы и охнуть не успели, а я уже обошел вас. Как говорят дипломаты, переговоры с китайцами – это сверление дырок в воде. Дело легкое, но следов никаких не остается.

– Как и мы, китайцы долгое время следовали марксистской идеологии, да и сейчас продолжают строить «социализм с китайской спецификой». К примеру, за десять лет правления Ху Цзиньтао они провернули очень большой объем социальной политики: вкачивали много денег в образование, поднимали отсталые районы. Что это – тоже стратегия, только для «внутреннего употребления»? Или европейское влияние все-таки как-то укоренилась в умах китайцев?

– Мне трудно сказать, потому что вы употребляете слова, которые имеют другой смысл в Китае. Что такое там марксистская идеология, я не знаю. Вот сказал товарищ Ху Цзиньтао, и очень правильно: «социалистическое общество гармонии». Хорошо. Где гармония в Китае? Я, например, не вижу. Тысячи крестьянских бунтов, десятки самосожжений, но это не имеет отношения к гармонии-то. Гармония – это стратегический принцип. Вот партия у них есть, и она реально работает. Но присутствия компартии в китайской жизни вы не увидите нигде. Не существует, нет ее. Лозунгов много, да. Но на этом все. Компартия – это некий камертон, настраивающий всех людей. А дальше просто все идет китайское, в смысле цивилизационного устройства. Китаец устроен так, что власть есть. И власть обязана соответствовать себе. У нас нет этого. У нас русский устроен так: он считает, что власти нет! Это берется от цивилизации, а не от компартии. Компартия просто оформляет то, что уже заложено цивилизационно.

Есть небесное измерение – трансцендентный символизм империи. Раньше это был император, потом какой-то гоминьдан некоторое время помаячил, потом пошел КПК. Сидят они там у себя в верхах, чего там судят – никто не знает. Потом выходит сборник статей, и начинают все изучать. Я когда-то понял с поразительной ясностью – всегда это будет в Китае. Будет выходить третий том чьих-то избранных статей, и все будут его изучать – все! Притом, что в Китае сейчас издается все: по доступности литературы у них книг на десять порядков больше, чем у нас. Полное собрание сочинений Мартина Лютера, полное собрание сочинений Фридриха Ницше – пожалуйста. И они читают, но это все как с гуся вода. Читать они обязаны, им важно, что думают на Западе, и они обязаны всегда иметь «прикид». Раньше был марксистский «прикид», теперь пошел американский «прикид». Без этого китаец не может жить-то. Им все наши разговоры про истину, про правду жизни непонятны совершенно.

– А общественное мнение там существует?

– Там существует народное мнение, не общественное. И оно очень важно. Вот однажды к моему учителю тайцзицюань на Тайване приехали русские. Конечно, бизнесмены в основном. И спрашивают его: вот, подлецы торжествуют – и где моральное воздаяние? Только загробное. А учитель упирает: нет, они уже при жизни получают свое. Да где они там получают, живут как хотят… И долго еще они так пикировались, в конце концов, учитель выложил последний аргумент: а их люди осуждают! Тайванец до сих пор так считает, да и китаец тоже: дурная репутация – это наказание. Реальное, происходящее в этой жизни. Общественное мнение, конечно, инспирируется сверху компартией, это понятное дело. Общества нет, в гражданском понимании, в нашем понимании. Этого быть не может в Китае просто по определению. Но вот есть, допустим, есть кто-то, он ворюга, и все его презирают. И это – сообщение, оно доходит до компартии. Компартия этого человека арестует и строго накажет. Почему? Потому что народ его не любит. Но «народное мнение» – это не какие-то там правозащитники, которые должны сорганизоваться и диктовать: мы тут соблюдаем права человека, мы тут критикуем власть и так далее. «Народное мнение» – это обязательно анонимно, в виде сплетен и слухов. «Шу-шу-шу» такое.

– То есть компартии важно, что думает народ? Вот у западного человека складывается ощущение, что человек в Китае – меньше пылинки, а вы говорите, что китайская цивилизация человекоцентрична. Нет ли здесь противоречия?

– Не надо цепляться за представления, которые нам ближе. Человек – моральное существо. Он должен вступать в моральную коммуникацию. Если он этого не делает, а человек, отвергающий моральный порядок, представляемый властью, именно таков, значит, он потерял человеческий образ в себе, он аморален, и убить его – как букашку раздавить. Вот такая логика.

– Но власть представлена отдельными лицами, а лица могут и не быть образцами морали.

– Извините, нет. Власть представлена указами императора. Власть – это, прежде всего, система, и она резко отделена от конкретных лиц, ее представляющих. В Китае дело не в личностях, а в ролях, ими исполняемых. Ведь в чем гений китайцев? Власть никогда не бывает личностной. Она не может быть самодержавной, она всегда должна опираться на что-то. Она идет через систему распределения иерархий, полномочий и так далее. Она – «небесная сеть», она рассеяна в этом своем пространстве, пространстве власти. В нем дракон летает, в этом тумане. Дракон власти, я имею в виду. А человек, который выходит и бьет кулаком, мол, я – государство, кончит плохо. Как говорили в Древнем Китае, дракон грозен, когда парит в облаках, но стоит облакам рассеяться, и он оказывается просто червяком.

rusrep.ru