Чтобы попадать в цель, надлежало создать новый язык с издевательскими обозначениями реалий. Так, например, победителей называли «недолгожителями». Колонки некрологов немецких солдат, убитых на фронтах, называли мармеладом, позднее — фаршем. Расставленные на площадях громкоговорители превратились в «брехаловки», подконтрольный оккупантам «Новый Курьер Варшавский» был прозван «паршивкой», его аналог «Гонец Краковский» был «Подхвостником»*. Женщин, спутавшихся с немцами, именовали «филателистками» (потому что собирали марки). Фольксдойчей называли фоксами; тех, кто шантажировал евреев и укрывавших их поляков — «шмальцовниками».
Даже буква “V”, призванная символизировать гитлеровские победы, снабжалась таким комментарием: «Пятый тур лотереи: миллион уже выпал».
Подпольные издания, сатирические сборники, антологии анекдотов — все это было чуть позже. Им предшествовала «шептанка» — устная юмористика анонимных авторов; она была предназначена для разномастной аудитории, поэтому с шутками высокой пробы соседствовали подделки и грубые анекдоты. Но и они важны, так как показывают фрагменты тогдашней жизни, настроения улицы. Это сознавал поэт из круга «Искусства и народа» Вацлав Боярский: «Смех — здоровое, веселое презрение к угнетателю — это первый признак силы угнетаемого».
Взглянем на эти признаки, свидетельства тех лет.
— Сколько лет будут биться немцы? Полгода с Англией, полгода с Советами и 49 лет — головой об стенку.
Трамвай. На ступеньках висят двое варшавян. — Привет, Стасик, чем занимаешься? — Ну, как тебе сказать... торгую. А ты, Франек, чем? — Я... я прячусь!
Роды. Близнецы. Один высовывает головку и тут же возвращается назад. — Прячься, — шепчет он братику. — Опять облава, холера ее возьми!
— Почему немки носят черные трусы? — Выполняют распоряжение о светомаскировке развлекательных заведений.
Гитлер встречается с Наполеоном. — Коллега, — пытается он похлопать Бонапарта по плечу. — Коллегой будешь меня называть, когда вернешься из-под Москвы, — обрывает его Наполеон.
— Я уничтожу Советы и коммунизм, — говорит фюрер. — Я уничтожу третий рейх и фашизм, — говорит Сталин. Слушая их, Черчилль, возводит очи к небу и шепчет: — Дай боже, чтобы ваши желания сбылись.
Полустанок в польской глубинке. Из поезда выходит Гитлер. Подходит к еврею, стоящему на перроне. — Эй, пархатый, дай взаймы пятьсот злотых. — Прошу, — подает ему банкноту еврей. — А не боишься, что обратно не отдам? — интересуется Гитлер. — Пан Гитлер, — отвечает еврей, — ты скоро всю Европу обратно отдашь, так что же я буду нервничать из-за одной пятисотки?»
По городу едет катафалк. Старушка в платке, стоящая на тротуаре, заливается слезами. — Что случилось? Почему вы плачете? — останавливается прохожий. — Плачу, потому что этот катафалк на шесть покойников, а везет только двух фрицев.
— Когда немцам заживется хорошо? — Когда шмотки Геббельса будут впору Герингу (Геббельс был худой, а Геринг — толстый).
Сохранить психическое равновесие, веру в хэппи-энд позволяли не только анекдоты, передававшиеся из уст в уста, но и надписи, появлявшиеся на стенах и заборах. Одними из первых были двустишие «Солнышко выше, Сикорский ближе», надписи на фонарях “Nur für Deutsche” и изображение черепахи — призыв к саботажу и симуляции работы на немцев. Достаточно было и лозунгов-инструктажей: «Хочешь сдохнуть от чахотки — езжай к фрицам на подработки»! И врезающихся в память характеристик: «Кто ты таков? — Фольксдойч-проныра. — Каков твой знак? — Ломаный крест. — Кто тебя создал? — Разруха. — Что тебя ждет? — Сухая ветка»**. Риск попасться был реальным, однако авторы надписей решались и на более длинные тексты. Но пустом постаменте памятника Шопену в парке «Лазенки» чья-то рука написала: «Кто забрал меня — не знаю, но траурный марш ему сыграю». Кем были безумно отважные авторы этих граффити? Бойцами Организации малого саботажа «Вавер», ячейки “N”, Комиссии пропаганды Варшавского округа АК. Активность солдат подполья не ограничивалась рисованием «якорей» Сражающейся Польши и карикатур на Гитлера. Они также специализировались по печати и распространению листовок и наклеек на окна, так называемых мотыльков. Мотыльки осуждали коллаборационистов, напоминая: «По улицам Варшавы ходят фрицы и шалавы», «Я всегда читаю «Новый Курьер Варшавский» (заявляет осел, изображенный на карикатуре), «За Вавер и Пальмиры ответите, вампиры!»
Еще один касается текущих событий: «В ответ на разрушение памятника Килиньскому приказываю продлить зиму на шесть недель. Николай Коперник, астроном». Угроза продлить зиму прозвучала в тот самый момент, когда мороз и снег уже начали досаждать армии фюрера на восточном фронте.
Жизнь мотылька была недолгой, о нем забывали уже через несколько дней. Но незабываемо было песенное творчество, постоянно напоминавшее о себе словами припевов, оккупационным жаргоном. Песня, стилизованная под народную балладу, стала оружием антигитлеровского сопротивления, самой популярной формой сражающейся сатиры.
«Еще Польша не погибла / Пока Бог над нами / Еще Гитлера повесим / Прямо вверх ногами». Вскоре темой баллад стали губернатор Ганс Франк (Франк кровавый) и его покровитель: «Как над синею да рекою / сидел Адольфушка пригорюнившись». Достался фюреру и куявяк***: «Что же ты, Гитлер, под Москвою остался / Итальянца ли ждешь, русака ль испугался / Итальянца не жду, русака не испугался / Ж... приморозил, вот и остался».
Авторы прочих куплетов не забыли о Муссолини, Геринге, Геббельсе, представителях своего поколения. Они старались ободрить слушателей, перенося место действия в Германию, подвергавшуюся авианалетам: «По Берлину ходишь-бродишь, то и дело труп находишь». Однако прочнее всего в памяти засели незатейливые стишки, фиксирующие жизнь при оккупации — «Топор, мотыга, пиво, ликер — проиграет войну тупой живодер» — и ироничная похвала способа выживания: «Нынче война, не торгуешь — помрешь; как продам барахло, самогону нальешь!» Облавы на певцов и дворовых музыкантов не помогали. Они присутствовали постоянно, всегда готовые комментировать действительность, освещая ее искрой надежды.
Надписи на стенах, листовки, запрещенные песенки — с этой формой сопротивления мы встречаемся во всех странах, покоренных гитлеровской военной машиной. Но только в оккупированной Польше, помимо издававшихся в подполье книг, бюллетеней, и политических, информационных и литературных публикаций, возникло множество сатирических журналов. «Белый конь», «Гак», «Липа», «Задра», «Шпилька», «Москит», «Дилижанс», «Новая Муха» — этот список неполон. Печатавшиеся в ежемесячниках, еженедельниках и однодневках стихи, эпиграммы, фельетоны и гротески в прозе, подписанные псевдонимами, бывали и дебютами молодых авторов, и творениями известных перед войной поэтов. Сатирик Тадеуш Холлендер писал под псевдонимом Томаш Вятрачный, Рышард Добровольский — Гер, Тадеуш Зеленай — Клекс, Александр Малишевский. Случалось и так, что в сатирических изданиях публиковали свои произведения жители гетто, закрытого района.
«Ну что за народ! / На потеху Европе / Кричат «вперед» / Когда их бьют по ж...» — это четверостишие написал Юрандот. Если бы не сатирические издания, продолжавшие традицию «Цирюльника Варшавского» и «Шпилек», то, скорее всего, никогда бы не появилось рисунков, карикатур и плакатов, которые по сей день поражают своими идеями, свободой штриха, способностью передавать эмоции. Выставка в Музее карикатуры на Козьей позволяет оценить разнородность и высоту таланта таких графиков, как Станислав Томашевский (Медза), Анджей Вилль (Вас), Хенрик Хмелевский (Йес), Максимилиан Калужный (Цик), Ежи Каетаньский (Юр) или Владыслав Янишевский, автор шестиметрового изображения Гитлера с вцепившимся в его сапог Муссолини. Эта карикатура висела на фонаре на площади Трех Крестов, а ее копии — на улицах Жолибожа.
Вспоминая страницы сражающейся сатиры, стоит упомянуть о единственной в своем роде попытке достучаться до оккупантов, оказать воздействие на их настроения. Было издано несколько фальшивых журналов на немецком языке, которые преподносили себя как голос оппозиции в третьем рейхе и в офицерском корпусе. Для того, чтобы нарастающее осознание поражения выглядело более достоверным, авторы представляли в черных тонах ситуацию на фронтах, громадные потери, последствия союзнических бомбежек в сопоставлении с задорными речами фюрера, которого изображали в виде скелета, протягивающего руки к женам, матерям и детям арийцев. Именно такой диверсионной деятельностью два года (1942-44) занимался Der Klabautermann под руководством Станислава Смоленьского, а позже — Казимежа Куманецкого. Журнал подбрасывали в заведения, завсегдатаями которых были немцы, отправляли в казармы в конвертах гитлеровских еженедельников. Инициаторы этой акции, вероятно, рассчитывали спровоцировать конфликт между гестапо и вермахтом и посеять тревогу за семьи и верность ангелоподобных блондинок, оставленных на родине.
История подпольной сатиры, свидетельства тех времен, солидно документированы исследователями, многие из которых были свидетелями и участниками событий: Гжегожем Залэнским, Владыславом Бартошевским, Люцианом Доброшицким, Станиславом Медзой-Томашевским, Здзиславом Ястшембским, Томашем Шаротой. Благодаря этому картина оккупации не ограничивается перечислением страданий и жертв, подтверждая правоту стиха: «За тучами слабенький свет замечаешь / И вроде бы дни веселее идут, / Когда невзначай на стене прочитаешь / Короткое, милое слово «капут».
* Игра слов: goniec / podogoniec
** Пародия на патриотический стих «Катехизис польского ребенка»: «Кто ты таков? — Маленький поляк. — Какой твой знак? — Белый орел... и т.д.
*** Народный танец
-------------------------------------------------------------------------------------------------------
Комментариев нет:
Отправить комментарий