Эксперты: диалога по поводу русской школы не получается

К сожалению, в обществе отсутствует диалог на тему, какой должна быть русская школа в Эстонии. И хотя законодательство предусматривает возможность обучения в гимназии на русском языке, государство, в лице министерство образования настаивает на переводе обучения в гимназии на эстонском языке.

Какой мы хотим видеть русскую школу? Об этом в студии передачи «Общественный договор» говорили: руководитель отдела общего образования Министерства образования и науки Ирене Кяосаар, член правления объединения «Совет русских школ» Александр Тараканов, ученица 11-го класса эстонской Таллиннской гимназии Куристику Эйлин Сепп и ученица 12-го класса русской Таллиннской Мустйыэской гимназии Кристина Коробова и ведущие – журналисты Илья Сунделевич и Инга Пальмисте.

Тон дискуссии задал Илья Сунделевич, рассказав свою историю. «Моя мама до войны окончила Таллиннскую русскую гимназию в Эстонии и свободно владела тремя языками: русским, эстонским и немецким. Я родился после войны, учился в советской школе. Эстонским язык нам преподавали, можно сказать, совсем никак, тем не менее я достаточно свободно владею эстонским языком - пишу, читаю, говорю. Не благодаря школе, а благодаря совершенно другим факторам. Мой младший сын учится в 7-м классе русской школы. У меня нет никаких претензий к тому, как преподают эстонский язык в школе. Мало того, в течение двух лет мы организовывали ему дополнительные занятия, чтобы он ещё лучше знал эстонский язык. У него есть эстонские приятели, но между собой они говорят на английском языке. Как вы можете это объяснить?», - обратился Сунделевич к гостям в студии.

Александр Тараканов

Александр Тараканов: «Думаю, что здесь существуют некие внутренние противоречия, которые всё-таки есть между двумя общинами и это нужно понимать. Дело в том, что мы, сами того не желая, навязали нашим детям политическое противостояние. Дети из как русскоязычных, так и эстонских семей, буквально напичканы противоречивой информацией. Возникает ситуация, когда наши школьники вынуждены разговаривать между собой на английском языке, просто напросто проявляя тем самым своё политическое нежелание вливаться или интегрироваться полностью».

Ирене Кяосаар: «В какой-то мере я с этим согласна. Думаю, что обучение не важно какому предмету, вопрос внутренней мотивации человека. Если вернуться к примеру, то ситуация перед войной была такая, что все жили в этом государстве и все понимали, что государственный язык - эстонский, что многоязычие и мультикультурность - это очень хорошо и все уважали друг друга и уважали языки. Что касается сегодняшнего поколения, то я не считаю, что в том, что они говорят на английском языке, есть политический момент. Просто английский язык сейчас очень интенсивно входит и в эстонскую среду, и в русскоязычную среду. Это рок-музыка, интернет, это всё, что интересует молодёжь. Что касается обучения эстонскому языку, то, во-многом, это мотивация. То, что нынешняя молодёжь живёт в инфосфере, когда и домашние, и учителя не очень хорошо владеют эстонским языком. И вокруг них может быть такая атмосфера, которая может быть немного враждебна к эстонскому языку».

Отвечая на вопрос, на каком языке общается между собой молодёжь, Кристина Коробова ответила, что со своими эстонскими друзьями она говорит на эстонском языке. «Разговаривая на эстонском языке я учусь и прошу, чтобы меня поправляли, если я что-нибудь неправильно говорю. Есть у меня знакомые и среди англичан — с ними я общаюсь на английском языке. Думаю, что русские и эстонцы должны общаться между собой или на русском, или на эстонском языке».

Эйлин Сепп согласилась с тем, что сказала Кристина. «Я считаю, что с эстонцами надо говорить по-эстонски, а с русскими - по-русски. Я знаю, что мои одноклассники общаются между собой на английском языке и это, по-моему, очень странно».

Мы потеряли такое понятие как «двор»

По мнению Ильи Сунделевича, нынешнее поколение не знает, что такое «двор». «Мне кажется, что мы потеряли понятие двора. Во дворе в мои времена эстонские и русские ребята играли вместе. И это, безусловно способствовало знанию языков. Сегодня мы живём несколько иначе. У нас понятие двора изменилось, потому что город преобразился - в новых спальных районов нет таких дворов, которые были раньше. Нет так называемого заднего двора, где можно было поиграть. Общение меняется, не говоря уже о компьютере, который всё больше и больше забирает времени. Как сделать так, чтобы вернуть общение на детском уровне? Чтобы дети общались между собой?», - задал очередной вопрос Илья Сунделевич.

Ирене Кяосаар

Ирене Кяосаар: «Такого двора мы, к сожалению, не вернём. Что касается того, как вернуть ту ситуацию, то здесь очень важно найти и организовать для детей такие мероприятия, где бы они чем-то занимались вместе. Занимались бы тем, что их реально интересует. Не обучением эстонского языка или русского языка, а, например, фотографией. Или чтобы это были походы на природу. Когда ты чему-то обучаешь, это всегда какой-то приказ — учитель сказал надо, родитель сказал надо. А неформальное общение, как показывают отзывы таких проектов, действительно очень полезно».

Александр Тараканов: «Мы, взрослые, обязаны создавать условия для языковых групп. К сожалению, может быть я необъективно рассуждаю, но мне кажется, что основные средства, в том числе и европейских фондов, направлены на интеграцию русской общины в эстонскую среду. Но обратной связи — вливания эстонской общины в русскую, совершенно не наблюдается. Я это замечаю как родитель и напрямую сталкиваюсь с этим практически ежедневно. Мне кажется, что в некотором смысле здесь идёт игра в одни ворота. Мне бы хотелось, чтобы между общинами начался диалог. Чтобы мы вспомнили значение этого слова. Чтобы это не был диалог, который выглядит монологом, а полноценное двустороннее общение».

Ведущие передачи задали вопрос школьницам — где они общаются со своими сверстниками?

Кристина Коробова сказала, что её школа входит в состав школ Хааберсти, где есть программа по дружбе школ, по обмену учениками. «В 10-м классе мы менялись — эстонские ребята пошли в русскую школу, а русские ребята - в эстонскую школу. Общались в школе, но можно общаться и на улице, и в разных общественных местах — на концертах, на мероприятиях. Я больше всего общаюсь со сверстниками на различных мероприятиях и в свободной обстановке».

Эйлен Сепп также сказала, что больше всего со сверстниками она общается в школе и на различных мероприятиях. «Я общаюсь основном с детьми, которые говорят на эстонском языке, у меня мало знакомых, которые говорят на русском языке и на других иностранных языках. Хотелось, чтобы их было больше, но я просто даже не встречаюсь с такими людьми. Среди школьных друзей у меня почти никто не говорит на русском языке. В школе учить язык с 6 класса - это слишком мало».

Как Министерство образования относится к тому, чтобы пересмотреть распределение средств по отдельным проектам и больше внимания уделить изучению русского языка?

По словам Кяосаар, это и так всё время делается. «Я могу говорить про то, что идёт от Министерства образования и науки. Мы уже несколько лет поддерживаем таких учеников как Эйлен, разработана программа для тех учеников, которые учатся в эстонских школах. Это сейчас как бы пилотный проект. Учителя русского языка, которые работают в эстоноязычных школах, разрабатывают программу, чтобы это стало бы возможно для большего числа учеников. Ещё, например, уже несколько лет организуются экскурсии для эстоноязычных школьников в Петербург и обучение их русскому языку. Таких проектов организуется всё больше. Хотела бы сказать, что Эйлен прекрасно говорит на русском языке. И нам надо перестать искать ошибки — у русских, когда они говорят на эстонском языке, и у эстонцев, когда они говорят на русском языке. Потому, что когда мы находим ошибки, это звучит всегда как маленькое обвинение в том, что ты недостаточно хорош. И это сразу снижает мотивацию. Мы постоянно спотыкаемся в словах и на своём родном языке».

Радиоведущий Илья Сунделевич

Замечания убивают желание говорить на другом языке

Инга Пальмисте спросила юных участниц передачи - может ли стать причиной психологического барьера замечания об ошибках?

Обе школьницы, и Эйлен, и Кристина ответили, что, конечно, замечания мешают. «Главное то, о чем мы говорим, а не то, как мы говорим», - считает Эйлен.

Её поддержала и Кристина: «Я согласна с Эйлен. Особенно, когда мы, подростки, говорим со взрослыми. Нам страшно, потому что все взрослые исправляют наши ошибки. Это действительно убивает мотивацию дальше говорить на этом языке. Я согласна с Эйлен - нужно слушать, что говорит человек, а не то, с ошибками он говорит или нет».

Как обеспечить диалог по поводу русской школы или планы принимает министерство?

Ирене Кяосаар: «Министерство не может принимать планы, законы принимаются в Рийгикогу. Всё движется в одном направлении. Думаю, что в обществе есть договорённость».

Александр Тараканов: «Считаю, что договорённости как таковой нет или она недостаточна. Третья часть населения вынужденно является изолированной, конкретно, в вопросе образования. Здесь мы опять возвращаемся к проблеме обратной связи. На самом деле, тот анализ, который Совет русских школ провели за эти месяцы и анализ министерства - это совершенно разные вещи. Возникает ощущение, что мы учимся, как говорил Сенека, не для жизни, а для школы. Мы считаем, что необходимо учитывать интерес русской общины. Желание русской общины совершенно другое, а не такое, каким его пытается представить Министерство образования».

Какие у вас были контакты с Министерство образования?

Александр Тараканов: «Контактов у нас было довольно много. Понятно, что у нас не было возможности встретиться с министром образования, но работа была проделана немаленькая, учитывая, что в Совет русских школ входит 25 человек, и каждодневная работа ведётся каждым членом нашего совета. Мы участвовали и в форуме «Гражданский мир», где тоже были представители министерства образования».

Можно ли сказать, что вы начали диалог с министерством?

Александр Тараканов: «На сегодняшний день, мне кажется, что диалога, как такового, не существует».

Ирене Кяосаар: «Думаю тоже, что хорошего диалога, как такового, нет. Но со своей стороны, я сказала бы, что диалог может возникнуть всегда. Диалог означает, что должны быть партнёры, а не то, что кто-то нападает на кого-то. К сожалению, то, что было до сих пор и где я сама принимала участие, например, Гражданский форум, то, что я чувствую — это нападение. Говорится, что вы всё делаете неправильно, цифры у вас не те, анализ у вас не тот, планы вы делать не умеете, законы вообще не знаете и никого не слушаете. Очень тяжело в таких условиях идти на диалог. Я ещё не видела ни одного конструктивного предложения — что же делать?»

Таллин. Дом Радио. 1972. Архитекторы А. Эйги, Ю. Яама.

Каких конструктивных предложений вы ждёте в рамках закона, который диктует перевод русскоязычных гимназий на русский язык?

Ирене Кяосаар: «Я не политик, я чиновник министерства образования и работаю по существу. Что жду? Если говорят, что сейчас в процессе что-то не так, то что надо сделать, чтобы это было так».

Александр Тараканов: «Прежде всего, надо начать с того, чтобы мы могли с вашей подачи как министерства, избавиться от информационного вакуума в русскоязычной среде. Мы сейчас очень много и красиво говорим о том, как хорошо переходить на эстонский язык обучения и совершенно забываем о том моменте, что законодательство определило нам возможность сохранить свой родной язык обучения. Вы, как Министерство образования, не доводите со своей стороны, не информируете родителей об этих возможностях. Всё подаётся на уровне родительских собраний руководством школ, для которых министерство является работодателем. И всё подаётся в ключе, выгодном работодателю. Мы бы хотели, чтобы были озвучены и те возможности, которые на сегодняшний момент предоставляются законом, который указывает на орган, который определяет язык обучения и может ходатайствовать об его утверждении».

Почему мы обсуждаем только одну модель?

Илья Сунделевич: «Резюмируя сказанное, можно сказать, что есть два разных подхода. Один подход заключается в том, что мы начинаем эстонизацию русских гимназий — процесс, который в идеале должен закончиться тем, что русские гимназии станут эстонскими. Другой подход говорит о том, что гимназия может быть на русском языке. И разница по отношению к этим двум подходам заключается только в одном - как обеспечить преподавание эстонского языка на таком уровне, чтобы все его знали так как нужно. Но кто обсуждал возможности двух моделей? Мы сегодня обсуждаем одну модель, а почему нельзя обсуждать возможность наличия двух моделей?

Ирене Кяосаар: «Думаю, что моделей здесь не одна, и на две, а очень много. Новая государственная программа обучения ставит перед гимназиями очень много задач. И не только перед русскоязычной, но и перед эстонской гимназией. Но, если мы сейчас посмотрим закон, то там сказано, что в основном гимназии Эстонии - на эстонском языке и, если есть, какие-то отклонения, то есть возможность ходатайствовать о том, чтобы этот процесс не шел бы так. Я об этом не раз об этом говорила, в том числе и на Радио 4. Другое дело, мне кажется, что это нереально и те школы, которые хотят идти по другому пути, а не по тому, каким сейчас идёт основная часть школ, раньше или позже, но они окажутся в ситуации, когда они не смогут выполнить все нормы для гимназии».

Александр Тараканов: «То есть, Вы не отрицаете такую возможность у русских гимназий?»

Ирене Кяосаар: «Параграф 21, часть 3 закона об основной школе и гимназии».

Александр Тараканов: "Но министр Лукас сказал, что никаких исключений для школ не будет?"

Ирене Кяосаар: «Есть право ходатайствовать. Но не факт., что ходатайство удовлетворят. Это просто право. А уже правительство решает»

Александр Тараканов: «Это как раз и указывает на отсутствие диалога».

Полностью прослушать передачу

ERR

------------------------------------------------------------------------------------------------------